[...] [...]О сбывшихся и несбывшихся прогнозах мы, собственно, и беседовали.

Мыслительные способности

– У вас в книге преемником президента назначен Козак. Ошибочка вышла?..
– Небольшая. Я был уверен, что он точно будет не из силовиков. Думал, выберут Козака или кого-то из юристов. Мыслительный процесс в выборе преемника был доверен тем, кто подтвердил свои мыслительные способности – Валентину Юмашеву, Александру Волошину и Роману Абрамовичу. Вот три таких человека, наделенных не только интеллектом, но и пониманием того, что много денег лучше, чем мало, и выбрали Медведева.

– А Сурков, выходит, своих мыслительных способностей не подтвердил?
– Нет. Он кот Бегемот, если пользоваться характерами из «Мастера и Маргариты». Помните, стреляет с люстры в чекистов, гром, пальба, керосином все полил, пожар устроил, а никого и не ранил даже…

– Ровно три года тому назад, в апреле 2005-го, вы давали «Собеседнику» интервью, где, как ни странно, часто поминался Медведев, причем вы отмечали его жесткость. Нас ждет «твердая рука»?
– Медведеву все время придется доказывать, что он не шутит. У него будет постоянная проблема с коммуникацией. И он, чтобы не случилось коммуникативной ошибки, будет вынужден быть жестче, чем Путин, и существенно жестче, чем Ельцин. Самые жесткие люди – это очкарики-ботаники. Им все время приходится доказывать себе и другим, что у них нет комплексов, психологических проблем. Представьте ситуацию, что вам надо управлять бандой головорезов. Вы понимаете, что не можете материться и при каждом слове стрелять из маузера – просто не умеете. И тогда вы должны сказать, очень спокойно и тихо: товарищи головорезы, я даю вам такой-то приказ. Но прежде чем вы его выполните, я расстреляю каждого десятого. А в конце опять расстреляю каждого десятого. И тогда они поймут, что вы за базар отвечаете.

Перст Божий

– До выборов вы убеждали всех, что любой преемник через два месяца войдет во вкус и ничто не помешает ему забыть обещания. Не поменяли своего мнения?
– Нет. Отличие Медведева от Путина, на мой взгляд, в том, что он видит некие задачи служения, у него есть некое ощущение миссии. Это очень важная вещь, она бывает дико полезной и, наоборот, страшно роковой в русской истории. Несмотря на то, что он обязан этой команде, он скоро войдет с ней в столкновение. Я не знаю, как долго он вытерпит, думаю, до первого кризиса, который позволит ему сказать этой команде: братцы, по-вашему, видите, как-то хреново получается, давайте по-моему теперь будем работать.
Второе – человек, который попадает в кресло под знаменем и гербом, где он решает судьбы десятков миллионов, начинает думать, что на столь высокий пост он попал не случайно – это действительно перст Божий был. Это не Владимир Владимирович на него указал, это сам Господь указал на него, и он не случайно здесь. И конечно, его великая историческая задача – сделать что-то для России. Этим вопросом мучился даже Путин. Он уже летом 2000 года говорил мне: «Надо же что-то сделать для России». То есть человек мучился: ну, собственно говоря, в это кресло я сел, а что сделать для России, хрен его знает.
Думаю, очень скоро команды, которые обеспечивают двух лидеров, войдут в столкновение. Трения по функциям должны начаться не позднее осени, потому что договориться на словах – одно дело, а договориться на деле – другое.

– Система гарантий у Путина серьезная, вдобавок он создал мощную систему противовесов…
– Институциональные гарантии в России не работают. Потому что мы – совершенно другая страна: вождистская и даже хуже. У нас президент не просто царь. Это человек, который может все и ни за что не отвечает. Поэтому осенью обязательно начнутся трения. Так даже с Ельциным было, хотя у него вообще никакой команды не было. У него имелись гарантии золотой клетки: он сидит в Горках-9 и не вякает. И насколько я помню, был дикий конфликт, когда он вышел на «Нику», зал встал, аплодировал ему, Борис Николаевич сказал что-то духоподъемное русской творческой интеллигенции… А потом был дикий скандал. Со стороны Кремля, Путина. Было сказано: если Ельцин еще будет ходить и поднимать рукоплескающие залы по Москве, то все гарантии и все до одной договоренности отменяются. После чего старик, огорченный, погрузился в себя и нигде больше не появлялся.
Видите, даже в таком простом деле, как пенсия, возникают трения в трактовке договоренностей. А здесь будут две живые команды, наполненные амбициозными ребятами, молодыми хищниками, стремящимися утвердить свое право на солнышко, воздух, воду… На передел. Они схватятся. Должны схватиться.

Это как прогноз погоды

– В том интервью «Собеседнику» вы говорили, что счет идет уже не на годы, на месяцы. Что революция у нас будет чуть ли не завтра… Обсуждали лишь – по бархатному сценарию или нет… А сейчас так же уверенно говорите про сентябрь.
– Отвечать за сроки мне так же трудно, как метеорологу. Но ситуация-то стагнирующая осталась. Отсутствие социального движения, дикое расслоение, несправедливость, атомизация общества – все это никуда не делось. Полная безответственность власти перед народом. Ну, в смысле она иногда делает ответственные поступки, но не обязана. Потому что вообще они нам ничего не должны – вот в чем дикость. И это все осталось.
Но русский человек за последние, может быть, лет 5 увлеченно рассчитывает кредит, который должен выплатить, – кто-то за Opel Corsa, кто-то за Opel Vectra, а кто-то за Hyundai Accent… И когда ему говоришь о свободе, о социальных лифтах, о том, что такое положение дел не может продолжаться вечно, что система сама по себе очень хрупкая, он, конечно, отмахивается. Ему пока весело с калькулятором, он нюхает свою новую машину, наслаждается ею, высчитывая кредиты. Он все променял на консюмеризм.
Как долго это может продолжаться? Я, кстати, надеялся бы, что это будет продолжаться долго. Потому что я весь здесь. У меня нет бизнесов зарубежных. Если жахнет, будет плохо для меня. Но с другой стороны, я боюсь, что если будет долгая стагнация, то и откат маятника будет слишком серьезным, поэтому нужно как-то подтравливать давление. Не знаю, как это будет делать Медведев.

– Новый президент продолжит путинское закручивание гаек?
– А никаких гаек нет. Нет никакой вертикали власти. Есть выстроенная пирамида феодальных отношений. Суверен обязан наверх делегировать лояльность. А дальше на своей земле он судит, как сам желает. Сам характер власти при Медведеве, думаю, не изменится. Но он надеется на институты, которые собирается дать стране. А я считаю, что этого недостаточно. Нужны смыслы, объединяющие идеи. Институты – это здания, форма. А если она наполнится коррупционным содержанием, что это изменит?
Философ Александр Неклесса утверждает, что мы – страна, потерявшая смыслы. И мы не можем обрести их в собственном консюмеризме – ведь смысл жизни и смерти не может описываться терминами «через два года куплю новый Opel». Без смыслов мы распадаемся. И весь наш смысл сегодня приходит к тому, что гуманизм, который не был выстрадан войнами и жертвенностью, никогда не стучал в русских сердцах. Ну что, Чубайс стучит в моем сердце? Или какой пепел Гайдара стучит в моем сердце, чтобы я дрался за этот консюмеризм современности? И чтобы я готов был умереть. Умереть за Абрамовича? Это смешно.

Имитатор оргазма

– Путин вас приглашал, вы отказались работать в его команде, но встречались с ним несколько раз. Какое ощущение от этого человека у вас осталось?
– К президенту я отношусь, как к функции – это важно понимать. А к Владимиру Путину я отношусь, как к человеку. И не могу сказать, что у меня негативное к нему отношение. Я отношусь к нему ровно так, как написал в книге – с пониманием, с иронией, с гордостью и горечью. Горечь от упущенных возможностей. Потому что он все-таки не человек миссии, не человек служения. К сожалению или к счастью, не знаю, он не обладал этим даром. Он человек, который просто удерживался, имитировал… Есть такие талантливые люди, которые имитируют оргазм. А Путин имитировал оргазм власти. Он, в общем, не совсем на своем месте, но очень неплохой парень. У него была трудная жизнь не потому, что надо было чего-то достичь, а потому, что надо было не утонуть в нефтедолларах.

– А как отнеслись в Кремле к вашей эпатажной книге?
– Вообще-то это была попытка описать реальные вещи. Я знаю, что ее в Кремле читали. Но, спасибо Трегубовой, она их научила не реагировать на подобные вещи. Потому что они начали гонять ее за «Диггера», и она продала, кажется, 300 тысяч книг. А моя гонениям не была подвергнута, и мы продали каких-то жалких 40 тысяч.

Не могу плевать в свои 90-е

– Девять лет назад вы говорили, что у вас всего два друга – Березовский и Явлинский. И если попадет вам в руки компромат на кого-то из них, вы предоставите разбираться коллегам, сами заниматься этим не будете. Отношения с обоими сохранились?
– Да. У меня очень теплые чувства к правдоискательству, к образу мышления Григория Алексеевича. Я очень ценю наши с ним былые чаепития. А Борис Абрамович… У нас с ним сейчас нет общих дел. Я ему позвонил, когда Бадри умер. Да вот недавно мы собирались – в апреле – встретиться на Красном море (наверное, не получится). Главным образом поболтать. Потому что с ним садишься и часами просто болтаешь. Мы с ним обсуждаем очень много вещей – от философии до воспитания детей. С Борисом очень интересно, он экстраординарный человек. У него абсолютно демоническое обаяние. И он им страшно дорожит.
Березовский – тоже человек своей правды. Половина творческой Москвы кормилась с его руки – начиная от «Триумфа». Причем все при этом говорят, что они взяли грязные деньги. Например, Елена Боннэр, взяв 3 млн $, сказала: «Я взяла грязные деньги Березовского на память Андрея Сахарова». Я ему тысячу раз говорил: «Ты не должен такие вещи разрешать. Почему они тут же торжественно плюют тебе в руку, дающую им помощь?» А он отвечает: «Меня вообще не интересует форма, только содержание». И здесь у нас большой спор, потому что я считаю, что содержание заключено в форме. И форма влияет на содержание. Попробуйте разложить меня на молекулы, и вы обнаружите, что никакого Доренко больше нет. Березовский этого не понимает.
Несколько раз мне говорили: если ты как-то вытрешь ноги (чтобы это было публично) об этого человека, то вновь сможешь занять такие-то посты… Я отвечал: ребята, я тогда совсем не смогу бриться. Как я подойду к зеркалу? Мне захочется плюнуть в эту рожу. Зачем, почему я должен? Я не могу плевать в свои 90-е. Это же мои годы, моя дружба. Мы с ним столько соли съели, были в таких диковинных местах, столько раз ходили под снайперами, обстрелами в той же Чечне…

– Ваш суд с Немцовым закончился?
– Нет. Борис Ефимович в своей книге написал, будто я к нему подходил в аэропорту Нью-Йорка и каялся, что нанимал проституток, чтобы его дискредитировать. Мне страшно интересно, как Немцов докажет в суде свои выдумки. Потому что не было никаких проституток – девушки, которые его видели, всего лишь исполняли стриптиз-шоу. Они подплывали к Немцову в мокреньких рубашечках в бассейне. Я тогда сказал в комментарии: Борис Ефимович, ты все-таки первый вице, думай, куда ходишь. Ты приехал на базу отдыха, видишь, там стриптиз-шоу, какие-то девки полуголые плавают в бассейне, какие-то танцуют… Ну скажи: ребята, извините, я занят – и уйди. Ты ж правительство российское. А девушки эти вообще дали интервью не про Немцова, а про организаторов – потому что те их кинули на деньги. И дали они интервью не мне, а телекомпании ВИД, которая побоялась выпускать это в эфир – все-таки первый вице фигурирует, хоть и через запятую. Меня спросили: ты можешь дать? Я ответил: мне плевать…

Восстановим империю Хань

– Вы часто бываете в Китае. Нам далеко до них?
– В прошлом году был там три раза.
[...] С целью вполне внутренней и эгоистической США создали Китаю лучшую в мире промышленность. Создали для своего внутреннего удобства – для того, чтобы цены упали, чтобы схлынула долларовая инфляция: они ее экспортировали в Китай за дармовые продукты, товары, стремящиеся по себестоимости к нулю… Сбывается пророчество Владимира Сорокина из «Дня опричника», где у героя был «настоящий китайский Mercedes, не рухлядь европейская». Кстати, у них веками срабатывала объединяющая нацию идея: восстановим империю Хань. Была такая во втором веке новой эры, но она пала – и все это время китайцы пытались восстановить ее величие.

Лайки-минеры

– Вы, говорят, подрабатываете на биржевых операциях…
– Нет, я на них зарабатываю – журналистика кормит недостаточно. Мне страшно распространяться на эту тему, так как предвижу общение с каким-нибудь налоговым инспектором, хотя и плачу налоги. Я веду биржевые действия от имени компаний (в этом смысле я брокер), но я участвую во всем этом бизнесе, и в этом смысле я лицо лично заинтересованное.

– То есть у вас акции каких-то компаний и вы их продаете и покупаете?
– Я участвую в столь запутанных схемах, которые мне самому не всегда понятны.

– Кто придумывает их?
– Иногда сам. Иногда помогают. Вообще я живо интересуюсь деньгами и очень горд, что за год (если считать от сегодняшнего дня) оказался в минусе всего на 7%. Горд, потому что год был неудачным – многие летели и на 50% в минус.

– Вы раньше говорили, что автомобиль для вас не средство передвижения, а средство самореализации. Это как?
– Я раньше много ездил просто для того, чтобы успокоиться. Но сейчас я так не думаю, потому что никогда не нужно ни с кем соревноваться. Но я люблю дорогу, люблю ни с того ни с сего сказать жене: поехали куда-нибудь – и махнуть в Минск к друзьям на один день. Получается в дороге 7 часов, но это неважно, мне нравится само движение. Я вообще хотел бы, чтобы у меня была яхта. Надеюсь, что когда-нибудь будет.

– Слышала, что в ожидании яхты вы купили трех лаек и собирались зимой на них ездить…
– Да, только мы их так и не научили. Они дуры такие – все время делают подкоп под воротами и сбегают. Минеры. Мне кажется, они любят только два занятия – либо пытаются тебя зализать до смерти, либо куда-нибудь сбегают. Этой весной сбегали уже два раза. Первой обычно это делает серенькая Зимка. Все местное население их ищет. А у нас в дачном поселке сейчас много таджиков, и все они регулярно получают номера наших мобильных телефонов – мы их просим, чтобы звонили, если встретят волчицу (Зимка похожа на волка). А привязать нельзя: выть начинают, жалко.

– А мотоцикл у вас остался?
– Один я продал, а второй у меня родина отобрала: он был конфискован как оружие. Мой наезд на того пьяного парня был квалифицирован как хулиганство с оружием. А оружием был, по версии суда, мотоцикл. Там вообще было много смешного, в том «деле о наезде».

– Какая у вас сейчас машина?
– …Мне стыдно – у меня их много. Зиму проездил на Audi, а с 1 апреля открыл сезон и пересел в Mini Cooper Cabrio (кабриолет). Меня тут милиционер остановил (а милиционеры на Рублевке, где я живу, всех знают) и говорит: «Такая машина вам не подходит, она подошла бы одной из ваших дочек». Я ему ответил: «Ну ладно, что вы меня стыдите, мне нравится, я мистер Бин: говорю, как придурок, езжу так…»

– А чем заняты дочки? Они у вас ведь уже взрослые. Сын вот, наверное, учится…
– Да, Прохору 8 лет, он в третьем классе физматшколы. А дочки – Ксения, 22, и Катя, 23 года, тоже учатся. Я уже запутался. Ксения, например, закончила социологический факультет Университета дружбы народов (РУДН), а сейчас учится на двух юрфаках – в том же РУДН и в МГИМО. Где-то у нее магистрат, где-то бакалавриат… Катя тоже закончила социологию, еще какие-то курсы в университете Коламбиа в Нью-Йорке, сейчас учится на геммолога и еще слушает второй курс, связанный с этим, в геолого-разведывательном. Очень хорошо фотографирует. И девочки, и моя жена занимаются искусством – нефритом и жадеитом. [...]

Источник: Скворцова Е. Сергей Доренко: Самые жесткие – это очкарики-ботаники// "Собеседник", №16(1209), 23-29 апреля 2008.