|
|
|
© КоммерсантЪ, 05.06.2009
Дмитрий МЕДВЕДЕВ
Азер МУРСАЛИЕВ
Дмитрий Медведев: элита на то и элита, чтобы быстро обучаться
Сегодня [5.06.2009] открывается Санкт-Петербургский международный экономический форум. Накануне президент Российской Федерации ДМИТРИЙ МЕДВЕДЕВ дал интервью главному редактору газеты "Коммерсантъ" АЗЕРУ Ъ-МУРСАЛИЕВУ.
— На недавнем международном банковском форуме в Петербурге глава Центробанка заявил, что нижняя точка падения ВВП России пройдена. Можно ли ожидать каких-либо оптимистичных заявлений на нынешнем форуме?
— Человек вообще по своей природе оптимистичен, и, наверное, это спасает человечество на протяжении тысячелетий. Естественно, что при первом появлении симптомов общего улучшения экономической картинки появляются такие заявления. Я же считаю, что время оптимистических оценок пока не наступило. Хотя некоторые тенденции в мировой финансовой и экономической системе свидетельствуют о том, что позитивные сигналы все-таки есть.
Недавно на встрече по случаю Дня предпринимательства я сказал: все эти разговоры, что дно достигнуто, это, по-моему, аналитические изыски. Если бы от этого зависело реальное положение дел, я готов был бы подписать указ о том, что дно кризиса достигнуто, мы на нем стоим. Но жизнь совершенно иначе выглядит. Гораздо важнее, как мы будем выходить из кризиса. Существует несколько моделей, и они обсуждаются в экспертной среде. Первая заключается в том, что мы будем выходить из кризиса так же, как в него попали,— резко. То есть по букве V. Второй вариант — выходить из кризиса будем по L-образному сценарию, очень медленно, ну, может быть, с некоторым повышающимся трендом. И наконец, самый пессимистический, заключающийся в том, что новая рецессия впереди и весь мир еще ждет дубль V, или W, или три V и так далее. В любом случае мне кажется, что тот сценарий кризиса, который в настоящий момент реализуется, далеко не худший из тех, что мы прогнозировали в конце прошлого—начале нынешнего года.
Смысл Санкт-Петербургского экономического форума в нынешней ситуации не только в том, чтобы поговорить о закономерностях экономического развития, встретиться с крупнейшими бизнесменами, но и в том, чтобы все-таки сформировать более или менее реалистичный взгляд на то состояние, в котором мы находимся, послушать мировых экспертов по этим вопросам, пообщаться с руководителями крупнейших мировых компаний и уже с большей ясностью смотреть в будущее. В этом контексте значение Петербургского форума трудно переоценить. Столь крупных форматов не так много в мире — Давос, наш форум и форумы в Азии. Они распределены в течение года, и с учетом того, как быстро меняется ситуация, важно периодически встречаться, сверять часы. И очень хорошо, что на этот форум приезжают не только руководители крупных компаний, но и руководители государств и правительств.
— Вы сами в какой момент поняли, что это кризис?
— Наверное, проще всего было бы сказать, что еще год назад Россия — в моем лице, когда я выступал на Санкт-Петербургском форуме,— предостерегала наших коллег от тех негативных тенденций, которые образовались в мировой экономике и в особенности в экономике отдельных стран, а именно в США. Мое выступление тогда было воспринято чуть ли не как политическое: Россия решила укусить США, потому что американцы критикуют Россию. К сожалению, последующее развитие событий показало, что мы были правы. Но дело не в нашем даре предвидения, это понимали тогда многие. К сожалению, из этого не было сделано никаких выводов.
Негативные тенденции начали формироваться в 2006 году. В седьмом году уже резко стали меняться фондовые индексы. В восьмом году наступил крах ипотечной системы в США. Это было лето—начало осени. И как раз осенью наступил кризис мировой финансовой системы, который проявился прежде всего в недостатке ликвидности. Это и был последний сигнал о том, что кризис реально накрыл всю планету. Хотя его развитие было таким, что, в общем, не нужно быть очень большим экономистом, чтобы предсказать его неминуемость.
Но если говорить откровенно, масштабы этого кризиса, его последствия для мировой экономики не смог просчитать никто. И в этом смысле он уникальное явление. Мы убедились в том, что не только безопасность в современном мире носит глобальный характер, но и экономика стала абсолютно глобальной. И проблемы в одном большом государстве, в лидирующей экономике достаточно быстро отражаются на ситуации в других экономиках и мире в целом.
— Это экономический и финансовый кризис или это кризис существующей мировой экономической и финансовой системы?
— Я думаю, что такие рассуждения отдают схоластикой. Конечно, кризис затронул и всю мировую экономику, и всю мировую финансовую систему. Безусловно, глубина этого кризиса, его интенсивность, жесткость, острота были связаны с тем, что мировая финансовая архитектура оказалась несовершенной. Несовершенной потому, что, во-первых, она готовилась принципиально под другие цели, во-вторых, она сформировалась уже давно, 50-60 лет назад, при наличии другого количества глобальных игроков. При этом часть новых глобальных игроков вообще в формировании тех правил игры не принимали участие — по понятным причинам. То, что кризис был в значительной степени спровоцирован несовершенством Бреттон-Вудской системы, думаю, сегодня для всех очевидно. Отсюда можно сделать вполне практические выводы: надо создать новую финансовую архитектуру.
— На прошлой "двадцатке" вы предлагали некие идеи, будете ли продвигать их дальше, скажем, на очередной "двадцатке"?
— Конечно. Это наша прямая ответственность перед страной, перед нашими людьми и перед будущими поколениями. В потоке дней мы не осознаем до конца, что сейчас, несмотря на кризис, несмотря на сложности, закладываются основы мировой финансовой системы, которая тоже, может быть, будет работать 30, 40, 50 лет. И на руководителях всех государств, которые принимают участие в формировании этой системы, лежит особая ответственность. Поэтому наши предложения должны продвигаться с таким же упорством. Собственно, ничего сверхъестественного в наших предложениях нет. Мы ведь предлагаем на 70% то же самое, что делают наши партнеры из Европы, США, Азиатского региона, Латинской Америки. А именно: более справедливое финансовое устройство, более эффективные правила игры, более четкий, более прозрачный статус международных финансовых институтов, таких как МВФ и Всемирный банк, может быть, создание новых институтов, если мы в какой-то момент определимся с тем, что это необходимо, большая корпоративная прозрачность, современная международная система контроля за финансовым состоянием отдельных стран, развитие системы международного аудита, современная, не односторонняя система бухгалтерского учета и отчетности, приемлемая не только в странах англосаксонского права, но и в странах континентального права. И целый ряд других идей, которые практически всеми поддерживаются. Поэтому мы и смогли договориться в первый раз во время встречи в Вашингтоне и затем — по гораздо более конкретному меморандуму — уже в Лондоне. Не скажу ничего оригинального, но все выражали приятное удивление тем, что по такому достаточно серьезному, большому и вполне конкретному документу, предполагающему образование огромных фондов по своему монетарному объему, смогли договориться очень разные государства. Те государства, которые еще 20 лет назад невозможно было представить за одним экономическим столом. Это на самом деле хорошие результаты.
Сегодня вопрос заключается в том, чтобы от этой модели, которую мы создали, перейти к практическим шагам. Но есть ряд идей, которые мы пока продвигаем самостоятельно или с кем-то. Например, известная идея рубля как резервной валюты. Понятно, что эта идея для нас важна, но не ради того, чтобы просто позиционировать одну новую региональную валюту. Если мы сможем создать международную финансовую систему, основанную на большем количестве региональных резервных валют, наш мир будет более устойчив. Сегодня есть доллар, евро, иена, фунт стерлингов, швейцарский франк — ну, собственно, и все. А рынков гораздо больше. Причем доминирующее положение всегда занимал доллар. Он не в блестящем положении, скажем откровенно, и его перспективы вызывают самые разные вопросы. Как, собственно говоря, вообще перспективы мировой валютной системы. Поэтому наша задача в том, чтобы сделать ее более мобильной и в то же время более сбалансированной.
Мы проделали немалый путь. Помню, как в начале этого нового века работал в администрации президента: мы обсуждали скорость перехода к конвертируемости рубля. И были разные точки зрения. А зачем нам так быстро это делать? Надо ли нам это? И сможем ли мы? Потому что даже в тот период рубль как свободно конвертируемая валюта многими людьми воспринимался как насмешка.
Но мы сейчас привыкли к тому, что рубль конвертируем, что мы можем его обменять на другую валюту, что обеспечена и внутренняя его конвертируемость, и практически внешняя. Сделали. Но пока рубли не стали модными настолько, чтобы в них накапливали резервы. И вот следующая задача — как этого добиться. Добиваться, естественно, нужно нормальными условиями экономической жизни в нашей стране, нормальным состоянием нашей экономики. С другой стороны, сделать так, чтобы другим государствам хотелось хранить свои деньги в рублях. Это в принципе возможно. Потому что и сейчас ряд государств, например страны СНГ, рассчитываются с нами в рублях, делают это, что называется, с удовольствием даже несмотря на то, что и у нас с рублем были проблемы, мы вынуждены были частично ослабить его. Тем не менее резервы в рублях уже делаются. И на мой взгляд, основной толчок перехода к рублю в качестве резервной валюты может быть осуществлен в том случае, когда расчеты за наши базовые товары будут осуществляться в рублях. Прежде всего — за энергоносители. Как только энергетические биржи начнут работать за рубли, мы сможем говорить о серьезном продвижении в реализации этой задачи.
Но и это еще не все. Есть идея, которая в настоящий момент достаточно широко обсуждается, хотя еще не попала ни в какие меморандумы в окончательном виде,— формирование наднациональной валюты. Понятно, речь сейчас не идет о каких-то практических контурах этого процесса, а тем более о выпуске мировой монеты или банкноты. Но электронные деньги, которые принимались бы всем мировым сообществом, вполне возможны. Ведь если говорить о тех решениях, которые мы принимали в рамках "двадцатки", например касающихся заимствований по линии МВФ, в частности, с использованием специальных прав заимствования — Special Drawing Rights,— это и есть прообраз мировой валюты. Скажем, если эти специальные права заимствования будут приобретаться "двадцаткой" и другие страны присоединятся, по сути, это будет прообразом уже мировых расчетов в единой валюте. И это неплохо. Потому что мы должны иметь другую подпорку. При самом благожелательном отношении к развитию американской экономики, других экономик мы не должны быть заложниками ситуации, когда мировая валютная стабильность зависит от макроэкономической ситуации в одной стране. Это просто было бы опасно, просто нелепо в нынешней жизни. Слишком велики риски. И это показал кризис.
У этой идеи есть потенциал, несмотря на то что мои некоторые коллеги по "двадцатке" ее сейчас не очень активно обсуждают. Но, например, по мнению наших китайских коллег, это вполне возможный шаг. Это уже немало. Самое главное, мы не должны уходить от дискуссии на эту тему. Я специально обозначил две вещи, по которым пока не идет мирового обсуждения, но которые являются очень важными.
— Оценивались ли какие-либо риски превращения рубля в резервную валюту?
— Конечно, оценивались, и мы не можем абстрагироваться от того, что выход в глобальное финансовое пространство, в том числе валютное, может создать какие-то проблемы. Но сейчас существенных рисков эксперты не видят, насколько я знаю. Если государства будут держать часть своих золотовалютных резервов в рублях, от этого наша экономика слабее не станет, а станет сильнее по вполне понятным причинам. Но самое главное, что я хотел бы сказать, кризис эту задачу не снял с повестки дня. Он в чем-то, может быть, ее осложнил, а в чем-то даже облегчил, потому что сегодня прибегнуть к иностранным заимствованиям гораздо сложнее и многие страны открывают взаимные валютные позиции, свопы друг против друга. Бразилия с Китаем, Китай с Белоруссией так сделали. Я считаю, что и мы могли бы подумать о том, чтобы такого рода взаимные позиции открыть — например, рубль против юаня. И это как раз облегчает ситуацию.
— Наша сегодняшняя элита сформировалась в условиях непрерывного роста. Насколько она оказалась приспособлена к ситуации падения?
— Не полностью. По понятным причинам. Было ощущение, что рост будет продолжаться всегда. При этом вроде все большие экономисты, все понимают, что рыночная экономика циклична и после роста всегда наступает спад. Но то, что он будет таким быстрым, мощным, тяжелым, многих застало врасплох. Это очевидно абсолютно. Элита не только в нашей стране, во всем мире оказалась не до конца к этому готова, я имею в виду и чиновников, и бизнес-комьюнити. Но элита на то и элита, чтобы быстро обучаться. Это отнюдь не значит, что мы должны законсервироваться и преодолевать кризис никого не меняя. Нет, если в кризисной фазе обнаруживается, что тот или иной руководитель не тянет, нужно искать ему эффективную замену. Мы не можем в нынешней сложнейшей ситуации давать время на разогрев. Кто быстро вписался — тот молодец. А кто не может — ну тогда есть смысл поискать другую работу. Говорю, конечно, о начальниках, о тех, кто принимает решения. Имею в виду, без обид, что называется, всех: и руководство органов власти, и соответственно менеджеров компаний, глав регионов. Ряд таких решений мною принят. И видимо, замены будут и в дальнейшем. Иначе ничего не сделать.
— Помните, в советское время было такое звание — "Ударник социалистического труда"...
— Конечно, помню.
— А ударники капиталистического труда в момент кризиса появились?
— Мне кажется, что ударники как раз проявились в докризисный период. Особенно в период первоначального накопления капитала. "Ударников" было не так много, но они смогли быстро сколотить свои состояния, что происходило и в других странах. Я это говорю не в режиме оценок, а просто как о медицинском факте. А сейчас вопрос не в том, чтобы новые ударники появились, а в том, чтобы мы все были эффективными, чтобы мы смогли соответствовать вызову. Кризис, как известно, создает не только проблемы, но и дополнительные возможности. Вот этим челленджем, вызовом, который возник, нужно суметь воспользоваться.
Могу сказать откровенно, я недоволен структурой нашей экономики. Мы это понимали и до кризиса. Вот когда мы говорим, что нужно было что-то делать — тратить меньше или еще что-нибудь,— я думаю, дело не только в этом. И уж точно не в том, чтобы какие-то программы обрезать, тем более социальные. Чего мы действительно не сделали в должной степени — мы не провели диверсификацию структуры нашей экономики. Если бы структура экономики была другая, соответственно были бы эффективные отрасли, которые в полной мере создают национальное богатство. Если бы производительность труда была другая, технологии были бы другие, если бы энергоэффективность была выше, то, конечно, мы бы имели другие результаты. Если бы мы более активно занимались внутренним рынком, развитием внутреннего спроса, это также было бы, безусловно, полезно.
А мы вошли в кризис с прежней сырьевой структурой. И как только грохнулись цены на нефть и газ, конечно, мы стали испытывать проблемы. Однобокая структура нашей экономики как раз и выражена в тех цифрах, которые мы сегодня имеем. Конечно, падение ВВП значительное. За январь—апрель этого года оно почти 10%. Индекс промышленного производства почти на 15% упал, инвестиции в основной капитал — на пятнадцать с лишним процентов. Совершенно очевидно, что это следствие искривленной структуры нашей экономики. А также быстрого оттока спекулятивного капитала. Мы выйдем из этого кризиса. Надеюсь, что это будет достаточно скоро. Но через пять—семь лет это все может повториться. Закономерности этого глобального кризиса до конца не ясны, и когда будет повторение, сегодня никто не может сказать. Поэтому мы должны заниматься созданием новой структуры экономики уже сейчас.
Очень важно то, что мы сумели взять под контроль самые трудные проблемы. Имею в виду прежде всего банковскую сферу. То, что было сделано правительством и Центральным банком в конце прошлого и начале этого года, когда мы не дали разбалансировать банковскую систему, не подорвали в целом доверие к ней (ни один вкладчик у нас не потерял деньги), позволило сохранить доверие к банковской сфере. Сделать так, чтобы люди спокойно себя чувствовали. Это, безусловно, очень важно. По другой теме — поддержке реального сектора — не так все гладко происходит. Здесь все труднее, некоторые меры мы реализуем медленнее, чем надо было бы, не все инструменты оказались эффективными.
Есть и определенные позитивные изменения. Например, инфляция. За январь—апрель прошлого года прирост инфляции был 6,3%. За январь—апрель этого года — 6,2%. Произошло замедление темпов инфляции, в том числе вследствие того, что объем денежной массы уменьшился. Это позволяет нам рассчитывать на то, что годовые цифры инфляции будут меньше, чем прогнозировавшиеся. А это очень важно для того, чтобы кредитную ставку, о необходимости снижения которой все время говорили не только бизнесмены, понижать и дальше. Надеюсь, нам это удастся. Я пока не готов сказать, до какого уровня, но все-таки эта тенденция неплохая. И еще одна неплохая вещь — реальная зарплата за четыре месяца этого года уменьшилась всего на 1%. Это на самом деле очень важно. Это свидетельство того, что все-таки кризис при всей своей глубине и тяжести пока идет не по самому драматическому сценарию. И задача органов власти, задача правительства и, конечно, президента — именно такой сценарий развития как минимум сохранить.
— Некоторое время назад был взят курс на строительство госкорпораций, которые будут как локомотивы двигать экономику. Сейчас в связи с кризисом возникли сомнения. Как быть теперь — достраивать госкорпорации или же, наоборот, демонтировать?
— Я вообще не считаю, что мы когда-то брали курс на использование госкорпораций в качестве локомотивов развития нашей экономики. Во всяком случае, я не думаю, что это правильный метод реформирования нашей экономической структуры. По отдельным направлениям действительно мы решили использовать государственные корпорации. Но их жизнь должна быть конечна. Вот корпорация в области ЖКХ, ей отведено пять лет. И после этого она, достигнув свои цели, должна быть расформирована, а ее задачи должны решаться как рутинные, без особых госструктур. Другие корпорации, которые занимаются чистым бизнесом, должны быть в конечном счете приватизированы (кроме, может быть, одной — "Росатома", который, по сути, является не только экономическим агентом, но и органом управления ввиду специфики работы в атомной промышленности). А так в конечном счете (и я считаю, что это абсолютно очевидно) государственные корпорации должны превратиться в акционерные общества.
— А есть ли у нас вообще неприоритетные отрасли?
— Конечно, приоритетов должно быть немного. Я вам приведу пример из другой сферы. Мы в какой-то момент объявили приоритетными несколько отраслей социальной жизни и создали национальные проекты. Я считаю, что это не худший опыт. При всех издержках, может быть, половинчатых каких-то решениях, которые мы принимали, мы смогли сдвинуть ситуацию в правильном направлении и в образовании, и в здравоохранении, и на селе, и в жилищной сфере. Поэтому метод вычленения приоритетов как способ достижения конкретных экономических задач мне нравится. Но этих приоритетов должно быть счетное количество. Вот мы недавно создали комиссию по IT и сидели как раз разговаривали: невозможно объявить все приоритетным, тогда точно ничего не сделаем. Поэтому нужно выделить три—пять задач и по ним двигаться. Здесь, знаете, отчасти китайский должен быть подход. Они верят в креативную силу цифр. Определяется разумное количество приоритетов — и вперед. Если говорить о нашей текущей жизни, то я думаю, что эти приоритеты достаточно понятны. Это, безусловно, энергетика, на которой сегодня зиждется благополучие нашей экономики, IT, оборонный сектор, сельское хозяйство. Уже этих приоритетов достаточно для того, чтобы катапультировать нашу экономику из середины прошлого века в XXI столетие.
— В мире давно существует разделение труда. Может, нам стоит отказаться от каких-то одних производств, сосредоточиться на более перспективных?
— Во-первых, у нас все-таки большая, великая страна. Мы не можем создать такую структуру экономики, когда скажем, что мы этим точно не занимаемся, потому что ведь очень хорошие результаты в других отраслях. У нас огромная территория. У нас большое население. Да, у нас слабодиверсифицированная экономика, но у нас есть база советского периода. Она, конечно, несовершенна. В некоторых сферах сегодня прогресс очень труден. Тем не менее мы должны оценить свои силы и не отказываться от конкуренции в тех отраслях, в которых мы имели преимущество. Мне лет десять назад казалось, что нашу автомобильную промышленность в силу ее отсталости, отсутствия перспективных моделей, огромного предложения из-за границы невозможно модернизировать. Я ошибся. Считаю, что нашу автомобильную промышленность можно модернизировать. Последние бизнес-проекты, которые осуществлялись в этой сфере, были вполне удачными. Конечно, кризис сейчас всех накрыл. Продажи упали, заводы, может быть, не так быстро запустят в полном объеме линейку автомобилей. То, что мы сегодня выпускаем различные модели, все-таки неплохой шаг в направлении создания собственного российского автомобиля. Никто ведь не придумывает ничего с нуля. То, что мы наладили у себя отверточную сборку, добавляя потом российскую локализацию по отдельным частям авто, это хорошие шаги к тому, чтобы создать свои модели — полностью или частично. То же самое, я считаю, и в отношении радиоэлектроники, текстильной и легкой промышленности. Нельзя думать, что мы ушли с этого рынка. Приведу такой пример из IT. Мы славимся хорошими программистами, делаем качественный, мирового уровня софт и почти не умеем делать hard, железо. Значит, можно было бы сказать: давайте мы мозгами будем работать, а железо пусть производят в других странах. Но так не бывает. Если мы не сможем идею воплотить в металле, скорее всего, в какой-то момент мы потеряем весь сегмент. Ряд стран готов покупать у нас только технологии и не хочет приобретать наши вполне конкурентоспособные товары, которые исполнены "в железе". Вы нам идею продайте — и все. Но это менее выгодно! Идея без железа — она так и останется в конечном счете идеей. Считаю, что мы можем и свои компьютеры производить, и свои телевизоры выпускать, и бытовую технику. Если мы не будем делать хорошие российские утюги, то, скорее всего, потом и программы писать не сможем.
— Какой российский бренд или товар может стать востребованным во всем мире? Я имею в виду не газ и нефть, которые покупают и будут покупать, а то, что руками делается?
— Надеюсь, что все-таки мы не страна монобренда. Поэтому мне хотелось бы, чтобы наши энергетические бренды были популярны, но не в меньшей степени мне нравится идея развития наших IT-марок. Продвигать их, кстати, нужно не только вовне, но и внутри страны. Вот эти все кампании типа "Покупайте американское!", "Покупайте новозеландское!" или "Покупайте российское!" — они сами по себе вполне полезны (хотя сегодня они, может быть, вступают в конфликт с темой борьбы с протекционизмом). Но для страны это полезная вещь. Хотелось бы, чтобы этих брендов было как можно больше, чтобы, выбирая между, условно говоря, сугубо российским брендом и интернациональным, российский потребитель делал выбор в пользу родного бренда.
Хотелось бы, чтобы это были марки в тех сферах, которые были номинированы как приоритеты. Вот хотелось бы, чтобы наши бренды в сфере высоких технологий воспринимались в мире, чтобы они стали известны. Так же, как стали известны бренды японских, европейских производителей, американских производителей. Хотелось бы, чтобы наши продукты питания тоже воспринимались таким образом, потому что мы огромная аграрная страна. У нас 9% мировых запасов пашни. У нас 20% мировых запасов воды. Мы можем кормить не только себя, но и весь мир, как минимум наших соседей. У нас есть очень неплохие бренды, которые котируются в сфере вооружений. Что такое наши танки и ракеты, "калашниковы", знают во всем мире. Однако это не значит, что мы раз и навсегда заняли это место под солнцем. Если мы не будем заниматься созданием новых современных вооружений, нас вытеснят, даже несмотря на славную историю. У нас есть сферы, из которых мы не ушли и которые мы должны закрепить за собой. Это и самолетостроение, и атомная энергетика, и ряд других...
Мне бы точно не хотелось, чтобы мы называли два-три бренда и считали, что это и есть наше все. Даже в области искусства и спорта мне бы не хотелось, чтобы мы замыкались в рамках балета и хоккея. У нас достижения есть и в других видах спорта, причем совершенно новых для нас. Ну кто мог бы подумать 20 лет назад, что мы так научимся в теннис играть? Научились же? Значит, можем и другими видами спорта заниматься. Честно говоря, для меня было удивительно, когда в начале этого десятилетия начало возрождаться российское кино. Казалось, ему очень трудно составить конкуренцию Голливуду, другим крупнейшим кинопроизводствам мира. Тем не менее люди стали ходить на наши фильмы. Они собирают очень большую кассу. Выше, чем самые крутые голливудские блокбастеры. Мы не должны себя недооценивать. Нечего стесняться...
— Будет ли меняться концепция энергобезопасности?
— Мы крупнейший энергопроизводитель и экспортер. Поэтому, когда мы создаем свою концепцию энергобезопасности, мы, по сути, должны думать о мировых проблемах. И даже когда мы проводили у себя саммит "восьмерки", в качестве основной темы обозначили энергобезопасность. Энергобезопасность, которая нам какое-то время назад казалась незыблемой и устойчивой, как и все в этом мире, показала свои проблемы. Конфликты последнего периода тому яркая иллюстрация. То, что нам казалось абсолютно очевидным, перестало быть таковым. Появляются новые игроки. Некоторые энергетические формулы и энергетические подходы не работают. Пресловутая Энергетическая хартия не действует. Я имею в виду даже не Россию, которая ее не ратифицировала. А она не действует вообще. Конфликт с Украиной по газу, например, показал, что механизмы, которые там заложены, неприменимы в таких ситуациях. Поэтому мы создали новую идею. Я несколько месяцев назад ее презентовал, совсем недавно обсуждал эту идею с европейскими партнерами. Как минимум внешне они демонстрируют желание эту идею обсуждать, потому что понимают: если те или иные подходы не разделяются частью государств, значит, эти общие правила работать не будут. Я хотел бы специально сказать, что это отнюдь не только российская проблема, например, отношения с Украиной по газу или с другими странами по другим энергоносителям. Ввиду нашей глобальной взаимозависимости и того, что основные источники энергии сегодня поставляются по трубам,— это общая тема. Поэтому мы не имеем права уклоняться от ее решения. И когда я слышу от наших партнеров, например, решайте вопрос в двустороннем порядке,— это ошибка. Потому что в конечном счете это ударит по всем. Мы должны предпринимать усилия для того, чтобы создать работающую, эффективную рамку энергоотношений по всем направлениям — и в области газа, и в области нефти, и в области атомной энергии. Часть этих технологий имеет прямую связь с глобальной безопасностью, имеет прямое отношение к теме нераспространения ядерного оружия, проблемам экологии и некоторым другим вещам, по которым человечество должно договариваться.
— Каковы последствия вашего призыва "не кошмарить бизнес"? Как вы сами оцениваете?
— Кое-что сделано, но ситуация изменилась очень мало. Под "кое-что" я имею в виду следующее: приняли по моему поручению закон о защите предпринимательства, который предполагает отказ от бессмысленных и беспощадных проверок. Он уже вступил в силу, и теперь вопрос в том, чтобы он неукоснительно исполнялся. Это вопрос выживания всей нашей экономики, ведь без малого бизнеса экономика не может быть нормальной, полноценной. Но мы реалисты и понимаем, что одним законом всего не решить. В стране огромное количество людей, которые давным-давно сидят на контрольной теме и привыкли посасывать из бизнеса деньги под самыми разными предлогами. Более того, с учетом определенных традиций, правового нигилизма, о котором часто говорят, креативные возможности обхода законодательства неисчерпаемы как со стороны контролеров, так, конечно, и со стороны самого бизнеса. В кризис это наиболее рельефно видно.
В числе других решений могу назвать решение о выкупе арендуемых помещений. Такой механизм должен заработать. Я вообще не сторонник того, чтобы впадать в уныние и говорить: вот эти новые механизмы не работают, мы ошиблись, виноваты, извините. Давайте посмотрим, как это будет работать. Все в наших руках. Нужно добавлять и добавлять эффективные механизмы. Формировать культуру работы с бизнесом. Мы все очень быстро забываем. Если сравнить, например, жизнь бизнеса в 1990-е годы и сейчас, сравнение точно будет не в пользу 1990-х. Хотя иногда и любят порассуждать о вольнице этого периода. Тяжелейшие условия для работы были — и экономические, и административные, и правовые — тяжелейшие. Просто опасно было заниматься предпринимательством. Я об этом знаю не понаслышке, сам довольно активно в те годы занимался бизнесом. Сейчас мы создали правовую конструкцию работы бизнеса. Не идеальную, конечно.
— Насколько целесообразны сейчас в этих условиях кризиса имиджевые проекты вроде Олимпиады в Сочи, чемпионата мира по футболу, недавнего "Евровидения"?
— Это все разные проекты. Некоторые из них носят сугубо развлекательный характер, и они, действительно, может быть, работают только на имидж страны. С другой стороны, дают нашим людям отдохнуть, что иногда неплохо, даже в кризис. А некоторые из них, как то Олимпиада в Сочи, это не имиджевые проекты. Да, там есть имиджевая составляющая. Конечно, приятно, когда твоя страна побеждает в соревновании и проводит у себя Олимпиаду. Все ее смотрят с большим удовольствием, болеют за своих. Но на Олимпиаду тратятся большие деньги, привлекаются большие инвестиции. И не на раскрутку того или иного города, а для того, чтобы достойно ее провести, создать правильную инфраструктуру. Наш главный курорт Сочи — не самый комфортный город в мире. И Олимпиада — это возможность превратить Сочи в курорт мирового уровня. Соответственно, дать работу очень значительному числу людей, сделать отдых наших граждан гораздо более комфортабельным и современным. А часть спортивных мощностей можно передислоцировать в те регионы, которые не имеют их. Сейчас рассматривается идея переноса нескольких ледовых дворцов спорта, которые будут построены, в другие регионы. Это тоже неплохо.
А проведение саммита АТЭС в 2012 году во Владивостоке? Владивосток — прекрасный город, очень красивый, но "убитый". Там даже нормальной канализации нет. Там очень все старое, ветхое. И для того чтобы этот город вместе с Приморским краем в целом начал развиваться, нужны дополнительные инвестиции. Как их найти? В том числе под саммит АТЭС. Будут построены гостиницы, университет. Должны быть отремонтированы дороги, коллектор создан нормальный. Это проблемы, которые копились десятилетиями. А международные мероприятия — только повод. Но хороший.
— С чем связано создание множества президентских комиссий? Не хватает инструментов, механизмов реализаций задач или центров каких-то креативных?
— Да, я думаю, это связано со всем тем, что вы перечислили, потому что комиссии создаются под конкретные задачи. И тут нечего стесняться. Какие-то комиссии создаются, какие-то ликвидируются. В ряде случаев они просто помогают президенту исполнять его конституционные функции — по гражданству, по помилованию и так далее. А ряд комиссий носит конъюнктурный характер, в хорошем смысле этого слова. Ну вот, скажем, наши меры по созданию инновационной экономики, технологической модернизации не приносят результатов. Очень все инертное, никто этим особенно не занимается, бизнес не мотивирован внедрять инновации. И я решил создать такую комиссию при президенте, просто чтобы привлечь к этому дополнительное внимание, получить в свои руки еще один административный механизм, который позволит этим заниматься в режиме прямого президентского контроля. Надеюсь, что эта комиссия не будет носить бессрочный характер. Надо этим запустить этот процесс, и после этого, надеюсь, эта тема будет жить своей жизнью. Бесконечно заниматься ею из Кремля или другого административного офиса — неверно. Но какой-то первый толчок иногда необходим. Поэтому часть этих комиссий должна выполнить свои задачи и исчезнуть. А часть останется. Такие крупные совещательные органы, как, допустим, совет по делам инвалидов, это главные социальные функции государства, и этими вопросами нужно будет заниматься постоянно, все время.
— Как бы вы прокомментировали последние решения по реформе Конституционного суда? Конституционный суд в последнее время много занимался экономикой. Учитывая довольно серьезное участие государства в современной экономической жизни России, не кажется ли вам, что большая, чем была раньше, зависимость Конституционного суда от государственной власти может быть чревата?..
— Нет, не кажется. Все решения, которые я принимаю, принимаю после анализа их последствий и с полной уверенностью в их необходимости. А уж тем более решения, касающиеся основных органов власти в стране и фундаментальных основ нашего политического и государственного устройства. Если говорить о внесении этих, относительно небольших, изменений в деятельность Конституционного суда, то хотел бы обратить внимание вот на что. Во-первых, речь не идет об изменении роли или компетенции Конституционного суда. Конституционный суд продолжает заниматься теми делами, которыми он занимался всегда. Речь идет о способе формирования органов управления Конституционного суда. Во-вторых, хотел бы обратить внимание на то, что теперь все руководства высших судов у нас будут формироваться одинаково, унифицированным путем. А именно по представлению главы государства решения об избрании руководителей и Верховного суда, и Высшего арбитражного суда, и Конституционного суда принимаются Советом федерации. Это единый порядок. Третье — председатель Конституционного суда избирался на три года. Сейчас он будет избираться на шесть лет. Это срок, совпадающий со сроком легислатуры президента страны. И в этом смысле его независимость тоже обеспечивается лучше. И в-четвертых, именно так в большинстве стран формируется руководство Конституционного суда. В некоторых странах, кстати, председателя Конституционного суда просто назначает президент. Но когда я обсуждал этот вопрос с коллегами (я консультировался и с председателем Конституционного суда), эту модель я отверг, как, на мой взгляд, не вполне соответствующую нашим представлениям о демократических процедурах. Но то, что фигуры руководителей высших судов теперь имеют одинаковую легитимность, очень неплохо. Кстати сказать, и для самого председателя Конституционного суда. Ведь обычно рассуждают о том, а не будет ли теперь президентская и исполнительная власти влиять на суды. Конечно, об этом обязательно нужно думать. Но нужно подумать и о том, чтобы председатель суда имел необходимую свободу координировать работу суда, а не думал о том, что в любой момент его могут отстранить от работы его коллеги по вполне субъективным причинам. И вот такая степень независимости, на мой взгляд, этими решениями и дается. Поэтому я считаю, что они абсолютно продуманны, выверены. Мне они представляются необходимыми. Решения приняты. Сегодня я подписал соответствующий закон, о чем вам и сообщаю.
— Будет ли продолжаться процесс переноса столичных функций из Москвы в Петербург?
— Я не считаю эту задачу актуальной на государственном уровне, как и задачу укрупнения регионов в качестве приоритета государственной политики. Но в ряде случаев частичное распределение столичных функций по российским землям, может быть, и необходимо. У нас пока есть только один пример — это переезд Конституционного суда в Санкт-Петербург. На мой взгляд, вполне разумный и хороший пример. А может ли быть что-то еще? Поживем — увидим. Я бы никогда ничего не исключал. Но это не должно быть самоцелью. Столица, в конце концов, это хорошо отлаженный механизм, и она со своими задачами справляется. Вопрос скорее в эффективности исполнения отдельных функций. Для нашей страны, как самой большой в мире, крайне важно, чтобы каждым гражданином ощущалась его принадлежность к огромной и очень мощной державе. Это консолидирует нас. А это можно сделать, в том числе если важные решения принимаются не только в Москве. Если важные мероприятия, форумы, спортивные состязания проходят не только в европейской части нашей страны, но и во всех остальных территориях. Вот это гораздо важнее, чем рассредоточение столичных функций. Именно это скрепляет государство в качестве единого целого. Как, кстати говоря, и наличие единого информационного пространства.
|
